Начало игры. Кабинет онкологии.

Как то был опрос. 1000 человек спросили: если бы было можно, хотели бы вы знать точную дату своей смерти? 96% ответило «нет», а я всегда склонялась к тем 4%. Я думала, что так будет легче, если знаешь, сколько времени тебе осталось. Оказалось, что нет.
Знаете, это, и вправду, очень больно осознавать, что сегодня последний день, когда ты можешь увидится с родителями и сказать им «прости», что у тебя неделя на то, чтобы встретиться с друзьями и поблагодарить их за то, что так долго грели твое сердце, месяц на то, чтобы влюбиться и ощутить хоть что-то, похожее на то возвышенное, о чем пишут книги и снимают кино. Так мало времени. Оно никого не щадит. И не делает исключений.
Она провела вдоволь часов, раздумывая над этой темой после того, как врачи поставили ей диагноз. Знаете, когда твоих ушей достигает фраза «Вы можете умереть», мир внутри переворачивается. Все становится на дыбы и тебе уже не стать прежним. Ты всерьез задумываешься о своей жизни. О том, что называется жизнью, но вряд ли такой является. Это ты понимаешь уже потом. Интересно, если бы Вам никогда не сказали бы таких слов, вы бы переосмыслили свою жизнь? Вы бы хоть вообще задумались над прожитыми годами, подвергли бы анализу свою историю? А представьте, что нет. И тогда вы бы продолжили коротать свой век, читая журналы и попивая кофе на кухне своей уютной квартирки, каждый день ходя на работу и выполняя бессмысленную бумажную работу. А кто знает, не стоит ли один миг настоящей жизни целых годов прозябания.
Шейн шла вдоль длинного больничного коридора, тихим и размеренным шагом. Ей некуда спешить, сегодня она здесь в другой роли – в роли пациента. Пациента, жалующегося ни на боль в суставах, ни на колики в желудке. Пациента, проходящего ежегодный осмотр в попытке предостеречь себя от возможного возвращения болезни. И каждый раз она подходит к одному и тому же кабинету, останавливается у двери, неуверенно поднимая глаза на табличку «Онколог» и, выжидая с 10 секунд, заходит внутрь без стука. Запах мед препаратов и дорогой кожи на диване смешиваются во что-то несуразное, от чего подкашиваются коленки. И она садится на этот самый диван и ждет своего палача, который скажет ей, стоит ли завтра ей брать кредит в банке или надо найти нового владельца для любимой собаки.
Однажды Генри Лайон Олди сказал: «Быстро – значит гореть, долго - значит гнить». На сколько быстро или долго пролетает ее жизнь – это не ей судить. Ей не дано жить нормальной жизнью и приходится придумывать свою, ненормальную. Спасать людей каждый день, не затягивать с выплатами за квартиру и штрафы, ухаживать за животным. Но у каждого есть свои слабости и идеальная жизнь может быть только пластмассовой, вылитой по форме.
-Добрый день, доктор, - Шейн мягко присела, но ее тело было слишком напряжено, чтобы откинуться на уютную спинку. Эти моменты, мгновения в ожидании, это единственные дни, минуты, когда она не она. Ни отвага, ни самоуверенность, ничто вообще не присутствует в ней в эти секунды. Только страх. Страх и мысли, много мыслей, роем залетающие и вылетающие из головы. И каждый раз она воспроизводила в мыслях картинки возможных поворотов событий. Каждый раз она представляла, как ей говорят о том, что все далеко не хорошо, как ее лицо на мгновение становится холодным и бесчувственным, а затем ком в горле, будто лезвие, подходит все ближе и начинает врезаться в стенки, выталкивая изнутри крик. Подавить его она в силах, но глаза, стеклянные и приносящие прохладу, выдадут с лихвой. Да, именно так все бы и произошло.
Сложно осознать ценность человеческой жизни. Некоторые говорят, что она измеряется близкими людьми, кто-то утверждает, что измерить ее можно верой, кто-то скажет – любовью, а другие вообще не видят смысла жизни. Что на счет нее? Думаю, она считает, что каждый должен судить о себе по тем людям, которые равняются на него. Да и что такое смерть, в конце концов? Неприятное мгновение, дорожная пошлина, переход из ничтожества в небытие.

Ее часто мучают головные боли. Доктора называют это мигренями, но «головная боль» звучит не так пугающе. Болит затылок, виски, темя, иногда боль расплывается по всей области. Боли бывают настолько сильными, что кажется, будто твой мозг разжижают миллионы мелких паразитов, съедая серое вещество и лишая тебя состояния думать, соображать, вообще двигаться. Больно даже стоять. Таблетки уже давно не помогают, хотя… Да они и раньше не спасали. Поэтому теперь, вместо многочисленных пузырьков с обезболивающим, за зеркалом в ванной лежит пакет с травкой. Забавно, как легко мы привыкаем к миру и подстраиваемся под обстоятельства. Нам легче сделать вздох и забыться, чем проглотить мелкий шарик и в мучениях отсчитывать секунды, когда лекарство даст о себе знать, если даст конечно. Мы можем привыкнуть к боли, даже полюбить ее. Хотя нет, нет и не может быть причин, которые заставили бы нас желать удвоить свои страдания. Желать можно лишь одного – чтобы боль прекратилась. Нет в мире ничего ужаснее физической боли.
И она молчит. Она молчит об этом, утаивая от коллег, друзей, от лечащих врачей. Утаивает симптом и отлично это осознает. В любой другой ситуации, с любым другим человеком Шейн конечно же пожелала бы, что бы пациенты говорили ей обо всем, что и как чувствуют. Но сама она идет против этих убеждений, будто пытается скрыть факт от самой себя. Но знаете, лгать себе все равно, что пытаться удержать воду в ладонях: усилий много, а эффекта ноль. Еще кое что пришло с мигренью – помутнения в глазах. Ей нельзя резко вставать или делать что-либо с непривычной скоростью, потому что в мгновение все плывет перед глазами, а ноги подкашиваются и тело теряет равновесия, норовя принять вертикальное положение. Если это происходит, когда рядом люди, девушка пытается держать себя в руках, в крайнем случае упирается рукой о что-то устойчивое. Все это пришло еще несколько месяцев назад, но в последнюю неделю ничего не появлялось и Мориссей решила, что незачем беспокоиться. Хотя, да нет, что уж там, это все чертовски плохо.
Она сидела в светлом и уютном кабинете, который всем своим видом давал понять, что здесь работает явно не хирург. Слишком профессиональная атмосфера, как для психолога, но через чур приятная для терапевтов. Ее то несколько метров вряд ли можно назвать кабинетом – скорее кладовка. Да, кладовка со столом для осмотра, и пусть Шейн бывает там реже положенного, это все же ее кабинет. Здесь все смотрелось так, будто она в гостях у старого друга. Только человек, сидящий в кресле, которое было ему явно не в пору, был далек даже для просто знакомого. Он был высок и широкоплеч, что явно новинка для его профессии. Молод, поскольку она всегда считала, что онкологи должны быть возраста ее отца. И все эти глупые размышления пролетали в ее голове, пока мужчина что-то говорил. Что он сказал? Его немного несуразная речь и бессвязные, как показалось ей тогда, предложения, путали и без того забитую голову девушки. Но это отвлекало, черт побери, отлично отвлекало от цели визита. Она пришла сюда и была готова к тому, чтобы услышать сухой текст, вырванный из папки с обследованиями. Но вряд ли над строкой «Анализ» красуется фраза «Вы любите сладкое?».
Она издала тугой смешок, но губы так и не дрогнули хотя бы в малейшем намеке на улыбку. Может быть час назад она бы с удовольствием улыбнулась ему и поддержала беседу, но как не старалась, ее лицо казалось вылитым из мрамора. От этого к трепещущему страху и ожиданию прибавилось еще и смущение, неловкость за то, что ведет она себя сейчас как идиотка, хотя ей по положению положено.
-Все в порядке, у меня странное имя, -она пытается успокоить его, хотя нет, скорее просто делает это из вежливости, просто потому, что выглядел молодой врач сейчас не лучше, чем школьница на выпускном, да простит Господь ее сравнение. Ведь это нормально, волноваться? Все волнуются. Волнуются о том, чтобы сдать экзамен, выйти на сцену и сыграть как надо, волнуются при приеме на работу или о детях, играющих на площадке. Просто у всех разные поводы и степени этого странного чувства. Странного, потому что волнение, вызываемое страхом, пропорционально не опасности, а нашему предчувствию беды, которой мы опасаемся, будь она реальна или воображаема.
-Я…-она краем глаза осмотрела предлагаемое лакомство, но хоть в горло ей кусок не лез, протянула руку и отломала совсем крохотный кусочек, - да, хорошо, спасибо, - он таял во рту и посылал импульсы в мозг, те самые, от которых становится приятно. Немного легче. Но сладкий вкус прекратился в жгучий привкус, застрявший в горле вместе с тем страхом, который был там раньше. Шейн осматривается и внимание привлекает чашка чая, стоявшая так близко к ней. Она пытается спросить, для нее ли напиток, но странный реактив так сжал голосовые связки, что молчание – единственное, что достигло ушей онколога. Девушка лишь понадеялась на то, что не сглупит, просто отпив немного без спроса, но когда ее руки подносили чашку с блюдцем ближе к себе, температура еще не остывшего содержимого так сильно нагрела пальцы, небрежно прикасавшиеся к фарфору, что мозг смог отреагировать никак иначе, кроме как выронить из рук источник раздражения.
-Простите пожалуйста, - выпалила она, внезапно ожив. Жидкость растеклась по ковру, пусть сервиз остался целым. Она спустилась на пол, поднимая блюдце и растерянно смотря то на владельца этого уже не совсем идеально покрытия, то на само покрытие с асимметричным пятном возле дивана, - ради Бога, я…-напряженная мимика сменяется улыбкой, когда она в энный раз поднимает глаза на доктора. –Я криворукая доктор-терапевт. Вам лучше опасаться, - нотки в голосе странным образом приняли дружеский характер, хотя на самом деле страх, сменившийся неловкостью не смог не вызвать ироничный смех.

Всё время, пока девушка напряженно молчала, Тони бегал глазами по этим долбанным буковкам, неровно уложенным в строчки его неказистым почерком. Господи, как он мог бросить своё душеизлияние прямо перед приемным креслом?! Кому-то пора было провериться на амнезию. Глупая привычка считать приватным любой кусок территории, на котором ты проводишь большую часть своего дня. Тони быстро привыкал к обстановке и начинал думать, что он в безопасности. Как же неловко было сидеть и опасаться, что случайный взгляд доктора Мориссей может упасть именно на этот лист и случайным образом она окажется свидетелем того факта, что у него есть душа. Ни один нормальный человек в социуме не хочет показывать другим людям наличие этого атавизма. Блэк не был исключением, хотя презирал стадные инстинкты. Тут дело было немного в другом, не равняясь на других, ему была омерзительная мысль о том, что кто-то, кто угодно, сможет лицезреть его нутро и посмеяться. Он слишком хорошо знал людей.
Молчание могло затянуться, если бы Шейн не выронила чашку, что было так кстати. Тони надеялся, что Бог услышал его молитвы, и как только Мориссей нырнула под стол, он цапнул широкой ладонью свою писанину, смял и тут же отправил в мусорку, выглядывая из-под другого конца стола:
- Вы в порядке? – забавная картина, двое под столом, как две обезьяны, только вместо очков сервиз. Блэк откашлялся и поднялся назад, ожидая того же от Шейн, и её темноволосая голова вскоре показалась наверху. Мориссей невнятно пыталась извиниться, Тони разволновался еще больше. Ему определенное не нравилось то, что она такая хорошая, на фоне новостей, которые он должен ей преподнести, это добавляло соли. Мысль об этом мелькнула в голове, но Блэк предпочел её не заметить. Он обошел стол кругом и второпях поспешил забрать кружку из рук Шейн, которая могла натворить еще что-то. – Спокойно. Это всего лишь кружка. Несчастный кусочек фарфора раз.. – Тони вдруг размахнулся и саданул кружкой в противоположный угол стены, и та разлетелась на несколько черепков - ...и нет. Беда какая. – он рассмеялся, вероятно, вводя девушку в ступор, однако, просто не нашел другого способа показать, что ценность предметов сильно преувеличена в сравнении с жизнью...
Господи.
Нервно сглотнув, Блэк снова обошел стол – Я попрошу убрать немного позже. У меня есть еще три таких же и, признаться, они мне жутко не нравятся. – Тони остановился и распахнул дверцы шкафа, извлекая те самые две кружки, через несколько секунд он уже поставил их на столе перед Мориссей – Ну, вот, я еще ничего не сделал, а вы меня уже боитесь? – Тони цокнул ногтем по чашке и оперся кулаком о стол, переводя дух. На самом деле, ему было нужно чье-то общество здесь, среди светлых стен. Как говорится, каждый сходит с ума по-своему. Улыбнувшись как-то смято, мужчина заглянул в глаза Мориссей, и было похоже, что он сильно сомневался в чем-то.

Кафе "Пончики от Донни">>>

Ну что в этой жизни может быть круче, чем кривляния любимой сестры под боком, орущий на весь салон Эминем, типа Just lose it  / Aah aah aah aah aah / Go crazy / Aah aah aah aah aah, и ветер от превышенной скорости, прорывающийся сквозь открытые окна. Ну а как еще можно развлечь себя в городе в субботу двум абсолютно не типичным девушкам? Нахуй нам клубы, бары и прочая гадость. Если отрываться, так действительно на полную, чтобы непременно приключения аки неприятности, адреналин и вырывающийся наружу победный крик. И нафига вообще придерживаться каких-то планов? Долой стереотипы и планы. Творим дела от сердца (или от жопы, кто победит), спонтанно кружа по Бостону и распугивая людей.
Водить Шелли любит. И даже очень. И даже, стоит заметить, вполне аккуратно. Но один минус – скорость постоянный спутник. И сейчас она гнала по улицам сломя голову, резко тормозя на светофорах. Но чем дальше и дольше они болтались по городу, расходуя бензин, тем тяжелее становилось на сердце. Что за вечный пиздец? Вот придет очешуенная идея и аж руки чешутся за нее взяться, но всегда найдется то, что обломает напрочь. Пол часа безумных мозговых штурмов успехов и радости не принесли. – Ограбим банк, сорвем какое-нибудь совещание крупных шишек? – Неее, нахуй нам эти пижоны? Над ними лепить не интересно. Сухой и странный народ.
- Ограбим банк, сорвем какое-нибудь совещание крупных шишек? - Неее, нахуй нам эти пижоны? Над ними лепить не интересно. Сухой и странный народ. Категорично помотала головой Шелли. Очередной светофор и девушка тянется к бутылке с водой, хоть в сумке на заднем сидении и лежит бутылка Шередан, но своего часа она так и не дождется. - Э, нет, никаких домой! Я не согласна, не переживу такого. Припомни хоть один вечер, когда мы возвращались домой удрученными отсутствием адреналина? Нет, вот еще пару кругов по городу и они непременно найдут заботы на свои попы, надо только подождать. В подобных ситуациях упрямство Шелли так и лезло через край, как тесто из кастрюли. Она не может отступиться.
- Разве что вон того впереди параноиком сделать, а то мне он не нравится почему-то. Ты едь за ним, пусть думает, что его преследуют. Проследив за взглядом Эл, Мэттерс младшая как истинный поклонник детективов пристроилась за мудаком на Рено. Тот явно страдал нервными расстройствами и уже спустя минут пять первом дергался из стороны в сторону, чем только больше раззадоривал Шелл. Ха, вот она и нашла для себя какое-то хилое, но все же утешение.
Возвращаясь к кайфоломщикам, жалеешь, что в детстве отсутствие мозгов не так заметно и этих цветов жизни не сбросили со скалы как в древнем Риме. Кто подарил этой макаке размалеванно-ботексной права блять!? Вот она самая настоящая обезьяна с гранатой! Вот она та, которая на корабле к беде, а на дороге дак к вообще к аппокалипсису! - Гребанная мартышлюшка, кто тебя за руль пустил? Вскрикнула Шелли, заметив ебанутую ебанушку на красном ведре совершенно не смотрящую по сторонам и несущуюся прямо на машину сестер. - Сука, ты что творишь вообще?! Бесполезно материть и сотрясать воздух не числилось в списке привычек девушки, но сейчас она ничего не могла с собой поделать, разве что резко затормозить выворачивая руль в другую сторону. Но и это не помогло избежать аварии. Мда, если человеку не везет, то абсолютно во всем и по жизни круглосуточно. Правда, к Шелли это никогда не относилось. Она даже наоборот, могла считать себя крайне удачливым человеком. У нее не было хуевой тучи бабла наличными и резиновый счет в банке, у нее нет большой счастливой семьи, она не числится в списке форбс, работая в магазине, но тем менее у нее есть сестра. Она одна заменит все богатства и славу, и подарит гораздо больше радости и счастья своим существованием. А еще хоть и немного (кто виноват, что доверие возникает очень редко?), но достаточно дейстительно хороших друзей. Да разве у большинства людей ей нечто подобное, чем правда искренне можно гордиться? Конечно, нет. Правда, вот сегодня с везением напряг. Магнитные бури? Может быть. Как по закону подлости почти вся сила удара пришлась как раз на сторону Шелли, что она сейчас очень хорошо чувствовала, очнувшись хуй знает где на первый взгляд.
Лишь сфокусировав расплывающийся взгляд на потолке и прислушавшись к какому-то писку, девушка поняла, что стало быть она не сдохла, а оказалась в больнице. Хм, ну что же, торжественная встреча с Кастиэлем откладывается (а может даже с Кроули, кто знает, кто знает...) и это ли не повод для радости, это ли не везение? Как обычно по инерции Мэттерс попыталась сесть на постели, но попытка так и осталась попыткой. Какие проводочки, вся в бинтах левая рука и адская боль. В глаза резко потемнело, что создавалось ощущение будто она лишилась зрения. И шум в ушах. Будто она уснула в ванной и теперь вода не пропускает ни единый звук, что вроде как и кажется клевым ощущением, не хуже чем от травки, но все же пугающе. - Ааа, мать вашу, как больно! Простонала девушка, пытаясь пошевелить рукой. - Тут что, обезболивающее в дефиците? Крикнула на возникшую рядом с постелью медсестру. - Тише, девушка, успокойтесь, обезболивающее вам уже вкололи. Лежите спокойно.  И как они интересно умудряются сохранять покер-фейс на такой работе, отвечая холодно и сдержанно. Ну Шелл по природе своей никогда не упускала возможности поизображать осла из Шрека, отбивая собеседнику в ответ на два слова целых десять, но в этот раз только она собралась произнести целую тираду, как откуда-то с соседней койки раздался голос сестрицы. "Слава богу с ней все впорядке!" Мысленно облегченно вздохнула Мэттер младшая, но вслух лишь огрызнулась. - Молчи, женщина. Я тут как бы вообще не причем. Не, ну а серьезно, это она что ли за рулем от удивления уронила телефон в кофе, зажатое между ног, видя как та блондинка губы на ходу красила! - Выберусь отсюда - найду ту сучару и лишу ее всего силикона! Обессиленно процедила Шелли, рассматривая побитую сестру. - Да вроде жива.  Неуверенно осмотрела себя Мэттерс, на сколько хватило возможностей, и сделала заключение, что ей досталось больше. Ну что же, зато она будет чуточку меньше винить себя. Как бы то ни было, за рулем все же сидела она и Элайна находилась на соседней кровати не в лучшем виде благодаря Шелл. - Прости, что так все неудачно вышло. Надо было таки домой ехать, а не искать приключения на наши очаровательные задницы.

Она бежала, в своём пёстром хлопковом сарафане, босиком по тропинке сквозь поле. Развевающиеся локоны, раскачивались на лёгком, еле заметном, ветру, как на качелях. Стараясь не сбить дыхание, неслась вверх по склону холма. Трава расступалась перед ней, взволнованно покачиваясь из стороны в сторону, словно недоумевая, куда можно так торопиться в такое прекрасное утро. Не останавливаясь ни на секунду, по маленьким острым камешкам в саду мимо яблонь, отталкивая набухшие бутоны цветов, растущих по обеим сторонам дорожки.
Она остановилась только на пороге, застыв с вытянутой рукой, которая готова была в любой момент повернуть ручку и открыть дверь. Бесшумно и плавно отворилось деревянное полотно. Оставляя следы грязи и песка на дощатом полу, она прошла внутрь. Мимо кухни, где варился суп и пахло свежо нарезанными овощами. По лестнице, тихо поскрипывая половицами, наверх. Зашла в спальню, прыгнула на кровать и, уткнувшись в подушку, разрыдалась.
Это был тот день, солнечное утро, когда мальчик, так сильно понравившийся Шейн, сказал ей, что ему не нравятся слащавые гадкие утята. Забавно, тогда ей казалось, что это самое большое горе и никто ее не понимает. Если бы это и вправду оказалось самым плохим, что могло случиться в ее жизни. Время быстро пролетело, ее сердце еще не раз замирало при виде юноши и до выпускного вечера она не имела желания даже водиться с мужским полом, так сильно ранило ей душу. Так тривиально и смешно, когда ты оглядываться в прошлое. Ты смотришь назад и понимаешь, как глупо поступила тогда и как стоило бы сделать. Рациональное мышление тогда, казалось, отсутствовало напрочь. Гордость, уверенность, самолюбие. Где это все, что сейчас так взросло в ней? Тогда она казалась себе очень умной и рассудительной, а теперь понимает, что даже пять лет назад Мориссей была лишь пустым полотном, на которое только-только начали накладывать первые штрихи.
Так случилось, что многие из нас хранят в памяти лишь те моменты, когда было плохо. Нет, конечно есть и светлые, но те, что доставляют боль и слезы, как то держаться крепче, они не так легко уходят. Помнить — наихудшее проклятие.
-Все хорошо? - ее лицо, поменявшееся за эти пол часа так много раз, теперь обрело нечто более-менее основательное: радость. Легкая, светлая радость, будто ты всю дорогу тащил тяжелый мешок и наконец донес до дома, скинув у порога. Приятный озноб пробежал по спине, по каждому позвонку. Ее руки вспотели, но все это не имело значения, ведь все в порядке. -Все хорошо, - она улыбнулась, наконец посмотрев на врача. Посмотрев открыто, без смущения, сомнения, без всего, что заканчивается на -ая.
-Знаете, я не первый год сдаю анализы и каждый раз один и тот же эффект. Но почему то сегодня мне стало легче, чем прежде, - может из за того маленького счастья, которое бушевало внутри, у нее развязался язык, но ей невыносимо захотелось поделиться этим с тем, кто рядом. Шейн просидела так с минуту, переводя дыхание, успокаивая сердечный бит, разглядывая нового знакомого. Затем встала и, выпрямившись, направилась к двери. Почему она не поблагодарила его за хорошие вести? Прежде внимательная и благодарная, девушка совсем забыла сказать простое "Спасибо". Она остановилась у самого порога, разглядывая ручку, затем повернулась, - знаете, каждую пятницу после работы я хожу в кофейню, - как бы между прочим заметила она, наблюдая за спиной и белым халатом, который зашуршал от того, что тело мужчины напряглось и начало поворачиваться, -мы могли бы взять там кофе...или чай. В любом случае, стаканчики там не бьются, - Мориссей улыбнулась краем губ и вышла, так и не дождавшись ответа.
За дверью, в уже шумном и тесном коридоре ей дышалось очень легко. Будто легкие увеличились в полтора раза, а сердце достигла идеального ритма в шестьдесят ударов. Но перекрываю всю ту легкость и надежду, которые светились изнутри, в памяти всплыло еще одно воспоминание. Эти несколько минут, когда она впервые узнала о своей болезни. Казалось, это было так давно, будто и не с ней вовсе. Как она идет, ускоряя шаг и без оглядки. Пространство изгибается эхом. В ватной черноте, раскинув руки, будто после останется крестиком свет, она идет босыми ногами вдаль по балкам. В пробеле двух рельс, ступнями чувствуя прохладную ночную глину, стекло и машинное масло. Ни слова о свободе: здесь голоса без слов, движения стали самым ярким безучастным монологом к себе, нет поражения - только игры с Богом наедине, в глубине между вдох - выдохом. Ночь препарирует немых, укрывает слепых, просеивает тебя через сито. А она молиться. Молиться впервые, шелестя молитвенником. Путая руки, креститься, пересохшим голосом не выговаривая строк, но с судорогой становится легче. Ночь сшивает время глухими шагами, перетирает монологи в табак, изгибает реверансами тени. Было так больно и безнадежно. Страшно. Наверное, не существует пределов ужаса, который может испытать человек.

->>>>>>>> 23/206 Autumn St.

Отредактировано Shane Morrissey (2012-07-15 00:23:20)

В неспешном и более чем банальном флере непоправимого охуения обитатели прозекторской были с начала смены - еще до того, как начальство открыло на проблему заплывшие от жира глазки и соизволило что-либо сообщить потенциальным разгребателям всей этой ебаной заварухи, которую учудил очередной вышедший из-под контроля обленившегося правительства мудак без страха и упрека. Претензию на протест он выразил знатно, почти в королевских масштабах - о мелких, но весьма болезненных для общества выходках трубили по всем радиостанциям, и даже маленький, подслеповатый и почти заглохший телевизор в углу ординаторской вполне себе оповещал желающих о том, что всем настал кромешный и неадекватный пиздец. Предрасположенные к паранойе граждане захлопывали окна и молились по углам. Охуенная история, ребята, побольше бы такого.
Молча курила, сидя в углу, пока эти ебланы пытались обыграть друг друга в карты - кто, мол, пойдет ассистентом. Ну конечно, меня-то спрашивать никто не будет, я по умолчанию тут вкалываю, как ломовая лошадь, только успевай руки мыть да перчатки менять.
На столе лежит то, что очень трудно назвать человеком.
Очень не хочется лишний раз смотреть на эту бесформенную массу. Несмотря ни на что, у каждого, подобного мне есть свои причуды. Один парень на моей памяти просто не выносил утопленников. Мог резать и потрошить кого угодно - хоть то не слишком аппетитное, что остается от людей после многочасового лежания на жаре, например, или в запертых квартирах, с радостью малолетнего первооткрывателя он входил туда первым и единственный работал, не покладая рук, даже когда запахи становились невыносимыми, но если был хоть один признак того, что клиент помер от утопления - он мгновенно передавал дело другому специалисту и уходил к другим. Не знаю, с чем это было связано. Может, он плавать не умел. Может быть, что-то еще в этом роде. Любимая собака в свое время захлебнулась водичкой. Он был не очень приятным в общении, и ничего у нас с ним не получилось. В смысле коммуникации, естественно.
Так и у меня особые - очень нежные взаимоотношения, - с горелыми. Тут все очень просто - они обычно ну очень уж мерзко выглядят. Таких зомби не было в фильмах моего детства, этот специфический аромат подгоревшей плоти мотивирует к тому, чтобы повернуться и проблеваться в ближайшую раковину. А тут - распидорасило, считайте, по всей площади - или где там его разнесло. Собирали, естественно, без лишней аккуратности - теперь его надо отмыть от всякой дряни, еще неизвестно, что там было посмертно, а что нет - кожного покрова практически нет, отдельные части тела не несут за собой никакой смысловой нагрузки; я ничего не смыслю в характерах взрывных устройств, но очевидно, что если бы бедняга носил в качестве нижнего белья какой-нибудь пояс шахида или еще что-нибудь откутюрное, то вместо его остатков там лежала бы невменяемая гора ошметков внутренних органов и экстерьера, которое долго собирали бы перед этим по всему умильному пейзажу мирного и тихого парка.
Идиоты дружной гурьбой идут за кофе и возвращаются, время от времени бросая друг на друга недвусмысленные взгляды.
- Да пошли вы нахуй, сама справлюсь.
Не сдержавшись, взрываюсь, повернувшись на каблуках в сторону запертой двери. Голова пульсирует уже который час. Мне казалось, у меня сегодня выходной и рюмка коньяку мне  не повредит. Ну те, сверху, распорядились по-своему.

Отредактировано Alexandra Atkins (2012-07-27 22:33:05)

Причина смерти. Ну, блять, естественно, что человек не будет особенно живым и веселым после того, как его, любимого и замечательного, нахуй разнесет по всем закоулкам чистого и выхоленного скверика, взрывной волной провезет по гравийным дорожкам и обстреляет, к тому же, взглядами любопытствующих и сочувствующих со всех сторон, а нежные и аккуратные руки работников соответствующих структур с высоты человеческого роста покидают остатки того, что дышало, радовалось и продавало омерзительную жратву всем желающим в непрозрачные черные пакеты, имеющие только два метода применения - прямое и хитровыебанное, - в качестве костюма в каком-нибудь особенно вычурном арт-перформансе. Я такое видела. Долго смеялась.
Изменялась ли поза трупа после смерти. С учетом галантности собирающих бренные ошметки - разумеется. В умильном закупоренном мешке несчастный пострадавший успел постигнуть с самим собой и миссионерскую, и коленно-локтевую, и шестьдесят девятую, и даже, возможно, принцип аутофелляции, если природа оказалась слишком изощренной. Хотя, судя по содержимому этого самого груза, доставленного ребятками не так давно - аутофеллировать оказалось нечего. Абсолютно.
Ему даже температуру не измерить - некуда термометр втыкать. В мертвячину что ли? Отличная идея.
Способен ли он был что-либо предпринять после того, как его размазало по асфальту? Ну, может быть, апокалиптично пошелестеть влажным мяском, приветствуя внезапных свидетелей. Все остальные действия относятся к разряду неплохой фантастики в духе столь горячо любимого мной кинематографа и вряд ли имеют отображение в реальной жизни. Господи, как же от всего этого разит. Почти стейк с кровью.
В какой позе находился пострадавший в момент обнаружения тела. Блять, это хороший вопрос, вероятно, очень трудно подобрать название для того положения, в котором он находился в этот момент. Распростертые объятья? Желание показать свой внутренний мир окружающим? Наизнанку и немного на все четыре стороны? Здесь нужен опытный публицист. Мой язык подвешен не так хорошо.
Принимал ли потерпевший незадолго до смерти пищу и какую именно. Весьма затруднена возможность понять, где здесь остатки пищи, которую он принял, где остатки пищи, которую он продавал, а где то, что должно эту самую пищу переваривать; натягиваю перчатки, обмыв руки. Поморщившись, надеваю повязку. Ублюдки. Я могла бы сейчас спать. Или... Спать. У меня много вариантов времяпрепровождения, связанных со сном. Особенно - после алкоголя и целого дня, посвященного просмотру сайкобилльных лайв-видео.
- Что?
Поворачиваюсь на внезапный и весьма неожиданный звук. Кажется, запахи усиливаются. Это не делает атмосферу слишком уж дружелюбной.
- Дерзай, мой дорогой юный друг!
С воодушевлением обнимаю внезапного ассистента за плечи; а ножки-то подкашиваются, коленки дрожат, как у провинившейся малолетки... Это оно всегда так у патологоанатомов мужского пола? Какие нервные создания.
- Блюдо дня стынет в ожидании тебя и только тебя!
Нам нужен нашатырь и тихое прохладное место, в которое можно будет положить бесчувственное тело, пока я буду заканчивать, по всей видимости, то, что даже не начнется. Уже сейчас выражение лица новоявленного помощника говорит, пожалуй, о слишком многом.

- Упоминание этого бедняги и яиц в любом контексте одного предложения делает ему несомненный комплимент.
Весьма обидный, надо сказать - по причине того, что бедолага лишился и мошонки, и всех прилежащих членов - во всех смыслах, - в момент собственной гибели, качественные характеристики которой, кстати сказать, были понятны и без вердикта осмотревших место происшествия криминалистов - он, конечно, пригодился бы, но можно справиться и без него. Если бы взрывное устройство было прикреплено непосредственно к телу парня, на этом столе лежала бы не сложная мозаика из отвалившихся частей тела, а очаровательный фарш, вполне пригодный для приготовления каких-нибудь особенно изощренных домашних котлеток - с вкраплениями некоторых частей гардероба, разумеется, дорожная пыль и мелкие камни - в качестве гарнира. Очень аппетитно.
- Чего стоим, киса? Натягиваем перчаточки, закрываем личико и вперед - сегодня мы работаем реконструкторами.
Отреставрировать фасад до первоначального состояния, разумеется, не получится - даже не стоит пытаться, - вполне возможно, что ему комфортнее в таком состоянии... В любом случае, путем нехитрых логических размышлений можно придти к выводу о том, что внезапному клиенту уже давно на все наплевать с высокой колокольни, и все его рациональное самосознание уничтожено подчистую, хотя, вероятно, за него уже заказали молебен - в двери уже который час долбится неадекватная дама постбальзаковского возраста, умоляющая о встрече с сыном.
У меня есть такое соображение - ее не особенно порадует подобное столкновение. Возможно, не порадует даже больше, чем меня и нервного трясущегося коллегу. Без лишних прелюдий запускаю руку в аппетитные человеческие (остатки) останки - это, вероятно, было рукой. Эта желтоватая херня, облепленная покореженной плотью - бедренная кость, судя по всему. Изрядно побитое темным месиво - голова. Даже немного черепушки. За обгорелым не видно настоящего цвета кожи. Может быть, он вообще был негром - это будет просто замечательно. Тогда получится что, возможно, ему и не было нанесено столько урона - он был таким с рождения.
Не каждый желает подобной кончины, да и смерть всегда выходит забавной - она не бывает красивой. В большинстве своем новоиспеченные мертвяки застывают в очень нелепых позах, на их лицах гримасы, достойные мировой комической сцены; когда после физиологического окончания жизни человек обращается полуфабрикатом, сырьем для лепки будущих Големов - собственно говоря, кто отменял принципы вторичной переработки, - очень хочется не смеяться, но не получается. Меня можно назвать циничной. Без царя в голове. Не имеющей ничего святого. Но секс, прием пищи, потребление неимоверного количества воздуха внутрь через легкие, потребление того же алкоголя или наркотиков - такие же адекватные и логичные процессы, как и смерть. Немного меняется организм. Все естественно. И если окружающие запрокинув голову рыдают от смеха над скабрезными анекдотами об алкоголиках и с дружным гоготом отпускают похабщину направо и налево - почему бы мне самой не получить удовольствие от сеанса хохота в компании молчаливого ценителя тонкого искусного юмора. Я не падальщик - я просто ценю собственную жизнь. Ради этого стоит измываться над жизнями других. Ну... Или над НЕжизнями. Разницы, в принципе, никакой.
Я не могу определить характер взрывчатого вещества; могу сказать лишь точно - почти с первого взгляда, - этот человек не был смертником. Специально ли он засунул смертоносную игрушку в свою угрюмую тачку с субпродуктами или над ним жестоко постебались, уже никто не узнает, но он не был настолько пассионарен, чтобы цеплять эту дрянь на себя.
Но говорить об этом ассистирующему совсем не обязательно. В конце концов, ответ требовался не слишком срочно - и при дополнительном пинке я выдам его на-гора, - а прекрасную возможность понаблюдать над праведными муками нежелающего заниматься собственной работой упускать не стоит.

Парковка и территория вокруг

Слишком яркий свет. Что это? То самое что видит человек перед смертью, сон, или галлюцинации, вызванные большой потерей крови? Он не знал. Его веки были полуприкрыты, и этот свет пробивался сквозь узкие прорези. В правом плече, чувствовалось приятное онемение, а левая рука почему-то казалась Спенсеру ужасно тяжёлой, когда он сперва попытался пошевелить пальцами, а затем чуть поднять её и подтянуть к груди. Его тело больше не пылало огнём, так словно тебя черти в аду засунули в огромный казан с кипятком. Тут даже скорее наоборот, Нед был холодный как мертвец, и видок не лучше, мог бы запросто составить кому-нибудь компанию в морге. С права от него стояла эта металлическая штуковина, на которую вешают пакетики с раствором для капельниц, Нед не помнил как она правильно называется, и сейчас там висел пакет с кровью. От него тянулась тонкая трубка с иглой на конце, которая была воткнута в чуть набухшую вену майора. Сейчас они особо хорошо были видны, ужасное зрелище, сам мужчина этого пока не видел, ибо вообще соображал то с трудом, после наркоза, который ещё до конца не вышел. Что ему вкололи, надо бы поспрашивать, но Спенсеру ещё никогда не было так хорошо. Если бы тело его слушалось, он бы уже порхал по палате, и пришлось бы пристёгивать ремнями. Серьёзный мужик, под действием наркоза, это нечто, особенно в больничной рубахе. Удобная вещь, но пора бы сменить форму для пациентов, ибо не комильфо взрослому женатому мужику светить голым задом перед молодыми медсёстрами.
Он слышит её голос, пока ещё с трудом пробивающийся сквозь туманную пелену. Пошевелиться пока сложно, тело слушается плохо, одна рука, свисающая с кровати после неудачной попытки Спенса поднять её, и он чувствует, как родные пальцы скользят по его щеке, затем по губам. Он чуть приоткрывает их, выдыхая, и снова шевелит зрачками под полуприкрытыми веками, когда Джейден устраивается рядом, давая возможность чувствовать тепло её тела. Такой контраст. Лёд и пламя. Моя маленькая...Тише...Тише... Он снова шевелит пальцами левой руки, что находится на весу. Желание обнять супругу сильнее любого наркоза, и мужчина поднимает руку, плавно опуская её на плечо Джейден.
- Я слишком дикий, чтобы жить, и слишком редкий, чтобы сдохнуть. - Рассмеялся он, не открывая глаз, успокаивающе поглаживая супругу по плечу. Если бы не наркоз, мужчина бы ощутил боль в месте ранения, но сейчас ему было слишком хорошо. Его ничего не беспокоило, и любимая была рядом, согревая теплом своего тела. - Неужели ты действительно решила, что я тебя брошу? - В этот момент он наконец-то открыл глаза. Взгляд в потолок. - Если в следующий раз кто-то выстрелит в меня, советую ему молиться, что бы я умер, иначе... - Рваный вдох. Спенс не хочет заканчивать фразу. - Я бы ни за что тебя не оставил детка. Я бы не поступил так с тобой. - Он поворачивает голову в сторону, натыкаясь на её взгляд. Снова рваный вдох, снова писк аппарата, он действует Спенсеру на нервы. Где-то на пальце эта чёртова прищепка, нужно только снять её, и ровный сигнал созовёт весь мед-персонал в палату.
- Ты всё ещё плачешь? Не нужно. Я ведь здесь, с тобой. Нас ничто не разлучит, даже смерть. - Он прижимает Джейд ближе к себе, неожиданно окрепшей рукой, и снова закрывает глаза. Темнота, такая приятная, обволакивающая, и мужчина теперь просто слушает эту больничную тишину. Слышит, как дышит жена, периодически всхлипывая, и в эти моменты он каждый раз гладит её по плечу, словно говорит "Всё хорошо..."